Равноправие? Апартеид и расовые разногласия?
Господи, это же было так давно. Просто невероятно. Сколько же тебе лет, чаюри? Будет ли уважительным обращаться на «ты»?
Янош чувствует себя слишком зелёным. Опять. Неприятное ощущение для того, кто без недели год является оборотнем и не может дать дельного комментария.
От касания шейной бьющейся венки по телу пробегают мурашки в шипованных кроссовках. Это у тебя руки такие холодные или я горячий? У всех вампиров проблемы с кровообращением?
Но в целом, если отмести подробности – Деметр прекрасно понимает, о чём речь.
Рассказ именно о том, что он хотел бы услышать. Когда загнанная в угол дичь внезапно превращается в охотника и впивается, казалось бы, предназначенными для пережёвывания травы молярами в шею – о, в этом есть своя непередаваемая эстетика.
Цивилам, как водится, не понять.
Он прикрывает глаза, позволяя бархатной, низкой тональности певицы облечь сознание.
- Переживания и не должно быть. Это достаточно тонкая грань; будешь загоняться – уже никогда не сможешь питаться нормально. Перестанешь думать – превратишься в одичалого дрочилу, который только и может, что кидаться на людей. Но зато какой простор для творчества, а?
Цыган улыбается, поднимает бутыль; за ваше и наше ментальное здоровье, мадам. Делает финальный, самый долгий глоток, передаёт «Джеймисон» уличной артистке. Эта ночь обещает быть интересной.

- Пойдём, спрячем тебя. Пора.
Практически нетронутый с момента оставления его в покое ангар. Полно, стало быть, мест, в которых можно укрыться от взглядов любопытных. Очень странно, что его до сих пор не облюбовали местного пошиба говнари для сквота.
Он помогает Пандоре забраться повыше, попутно замечая, что трава в некошеном поле достаточно высока – скроет по пояс. Хоть что-то научит отвечать за базар, да, Деметр?
Как-то незаметно банальный гоп-стоп превратился в съемки канала National Geografic. Сегодня, дорогие зрители, мы будем наблюдать ритуал превращения. Пристегните ремни.

Цыган передаёт Пандоре на хранение свои нехитрые пожитки. Те, которые нужно переносить – одежда пока что при нём.
- Оставь где-нибудь здесь, я всё равно потом найду. По запаху. Если всё пойдёт не по сценарию – тикай з городу.
Перед обращением он всегда немногословен, собран, и немного на нерве. Оставив мисс наедине с самой собой и её чрезвычайно высокой эмпатией, шатен выходит во чист пустырь, обнажает торс, скидывая шмотьё. Становится лицом ко вновь осветившей землю луне.
Да, это может занять какое-то время. Не без лучевых ванн, знаете ли. Нужно настроиться, поймать настроение. Как для концерта, но только без публики.
Внутренний тумблер, уже неистово зудящий и скребущий душу, переключается на положение вкл.

Янош выгибается, запрокидывает голову назад так, что кажется, можно услышать хруст ключичных костей.
Воет уже не человеком, но серым волчком. Жёлтое предупреждение. Не покидайте своих мест.

Тем, кто интересуется: да, действительно больно. Непереносимо.
Деметр встаёт в практически идеальный мостик, перенося баланс с ног на руки. Совершает ещё один кувырок, зарываясь в полевую растительность.
Невозможно просто так стоять на месте; кости трещат, деформируясь – и всегда, при каждом превращении, кажется, что вот сейчас они выйдут из плоти, обнажая желтовато-пористую поверхность.
Болит и немыслимо гиперемирует каждый внутренний орган, мышцы по-новому оплетаются вкруг суставов и рёбер. Деметр покрывается росой холодного пота, так, что кажется, что его кожа поблёскивает, как у того доморощенного кровососика из «Twilight».
Со стороны, наверное, смотрится завораживающе и отвратительно одновременно; мышечная масса под кожей исходит волнами, сам цыган становится в полуприсед, на четвереньки – точно пёс, учуявший добычу.
Лопатки дыбятся над спиной, нос с воздетыми воскрылиями тщательно ловит потоки ветра.
Сейчас ему всё едино – что луна, что ангар, что лето – восприятие наполовину звериное, и наполовину человеческое одновременно. Именно так рыскали, наверно, в средние века кликуши на мостовой площади: ползу-ползу-ползу да к новому Христу, подайте полушечку да на пропитание.
Вора снова перекидывает через себя. Такие кульбиты не под силу порой даже профессионалу верхнего брейк-данса, а вот оборотням они даются легко и просто. Элементарно подождите до полнолуния и увидите файер-шоу, если доживёте.
Сухие губы сначала натягиваются, после чего отползают всё дальше и дальше; кровоточащие дёсны, неестественно вырывающиеся вперёд зубы. Тупые приматные моляры превращаются в бензопильную гряду острых резцов. Очередной громогласный рык, эхом отдающийся в редком пролеске. Переперхиваются, перелетают вспугнутые вороны – свидетели злосчастной сцены под луной.
Яношу уже давным-давно не до Пандоры, и вообще ни до чего. Боль должна стать настолько сильной, что сознание элементарно переломится – и вот за этой чертой его уже ждёт вторая личность, сложив мускулистые лапы. Поигрывая когтем.
Are you ready to talk, Janosh?
«Yes, I am» - молча ответствует цыган, глубоко вдыхая.
Из-под кожи, прямо из пор, пучками вздыбливается мокрая от пота рыжая шерсть.
Колени выворачиваются назад, формируя пяточный сустав. Выглядит так, будто ноги Деметра просто сломали ударом шпалы.
Он смотрит в точку, где спряталась Пандора – и глаза уже не антрацитно-чёрные, но жёлтые и со зрачком уже булавочной головки.

Взгляду неподготовленного зрителя предстаёт рыжий, худой, изъеденный бежевыми подпалинами и пролесками чёрной шерсти волк, который предпочитает держаться на задних лапах. Одно ухо надорвано, а профиль морды вытянут и, кажется, ехиден. Больше похож на шакала или мусорного койота, что так любят потрошить пакеты в поисках съестного. Берёт не мускулатурой, но ловкостью и непредсказуемостью.
Уже не цыган, не вор, не личность Яноша Деметра – просто зверь, дышащий полной грудью, который моментально забывает о своём предназначении и предпочитает бешено вертеться, выискивая в своём хвосте фантомную надоеду-блоху. А может быть, ему просто нравится преследовать самого себя?
Кто знает.
Верволк припадает к земле, вынюхивает хоть что-нибудь съестное – ведь он очень проголодался за три недели сидения взаперти. Находит норку полевого кролика, начинает её раскапывать, немного по-лисьи привизгивая и вытягивая за заднюю лапку заспавшегося травоядного.
Раскусывает он его напополам за долю секунды, вытягивая внутренние органы по одному. Шерсть на морде орошает кровь, смотрящаяся в неверном лунном блеске почти что чёрной.

Одного кролика недостаточно.
Нужно больше, куда больше – пока не пресытишься и выпитая кровь не пойдёт носом.
Оборотень лёгкой рысцой пробегается по кругу, стараясь напасть на след чего-то более крупного.
И, кажется, находит – ветер со стороны ангара приносит лёгкое амбре палых листьев, чего-то живого, превосходящее по размерам и кролика, и среднего размера косулю.
Одна проблема: источник запаха расположен достаточно высоко.
Зверюга не помнит ни добра, ни зла – и тем более тех, с кем она знакомилась, будучи человеком.
Баранкин, прекрати выёбываться!
Баранкин не может. Его не существует. Обратитесь вот к этому мохнатому персонажу, который сейчас отчаянно пытается вскарабкаться по обшивке здания наверх, поближе к крыше, откуда доносится, подобно мелодии, аромат плоти.
Вампирской.
Он отличается от живого человеческого запаха своей минорностью, но всё равно волкудлак сглатывает слюну, и утробно рычит на Пандору. Или луну – кто его разберёт, животное же.

Упорно корёжит когтями алюминий обшивки, пыхтит, усердный, старается – но дальше второго этажа дело не идёт. Должен быть путь по внутренней части – внезапно осеняет кудлатую башку.
Он пробирается сквозь дыру в стене внутрь, и где-то в потёмках ангара шумит – кидается хламом, банками из-под красок, порыкивает.
Акустика здания причудливо искажает звук – и понять, откуда конкретно исходит фырчание и треск, не представляется возможным.

Что-то в ангаре с грохотом обрушивается. Слышно чихание – это осевшая на морде пыль забивает каналы восприятия, безумно щекочет в носу. Верволк чихает, встряхивается, и на мгновение забывает, что же он хотел сделать.
Точно. Надо бы перекусить.
Кое-кем, кто спрятался на верхних перекрытиях, и теперь источает, помимо основного запаха, амбре кисло-паточного страха. То, что нравится оборотню больше всего – это как правильно поданный соус к основному блюду.
Ближе, бандерлоги. Ещё ближе, я вас не слышу.
Ему нравится поиграть со своей предполагаемой жертвой, приближаясь нарочито медленно.
Пожалуй, Яношу действительно было бы стыдно от себя и за себя – если бы он помнил, что творил. Утро после проведенной в нечеловеческом обличии ночи куда хуже пробуждения с похмелья, поверьте на слово. Хотя бы потому, что с бодуна можно вспомнить, что творил, а с обращения – как битой отшибает.

Возникает оказия.
Да, птичка перелетела повыше, но до этого волкойот думал, что легко справится с этой проблемой, прыгнув посильнее. Как дуну, как плюну – разлетится ваш домик по закоулочкам, поросята! Он лязгает зубами в тридцати сантиметрах от лодыжки вампирши, тянется когтистой лапой навстречу к телу, которое поглядывает на него с высоты, пытается дотянуться – и понимает, что теперь именно жертва играет с ним. Близок локоть, и не укусить, и это взъяривает животное больше всего, потому что хочется кушать, слюна капает с оскалившихся челюстей, и не достать.
Он царапает перекрытия, на которые взобрался,  бессильно гавкает – если это можно так назвать.
В какой-то момент выражение морды становится похожим на жалобное; ну пожалуйста, ну что тебе стоит, я надкушу и выплюну, ну спустись.
Известно, что оборотни терпением не отличаются, и поэтому он предпринимает тактический приём пережидания; соскальзывает с тонких деревянных жёрдочек с видом «не очень-то и хотелось», серо-бурой животной массой гулко приземляется на пол.
Из далёкого леса слышатся переливы воя таких же, как и рыжий волколак.
Он навостряет драные уши, глядит в сторону перелеска. Задирает голову наверх, и явно прикидывает вероятности.
Ещё раз злобно зарычав на неудавшуюся жертву, нелепыми обезьяньими скачками удаляется в сторону деревьев. Не очень-то и нужно, мадам, не сегодня – так завтра встретимся под луной, арриведерчи. Найдём того, кто посговорчивей и попроще.
Завтра Деметр должен будет, пошатываясь от усталости, восстанавливать события произошедшего, и плестись практически нагишом от полянки до укрывища, выискивая собственное шмотьё, но это будет позже, много позже.